[Я настоящая]

В этой жизни, уже разлинованной скупо на даты
Возвращений, отъездов, другую постылую нежить,
Я осмелюсь спросить, ни на что не надеясь: когда ты
Заберёшь меня, милый, к себе – наслаждаться и нежить?

Я осмелюсь задаться – задать запрещённую планку,
Ту, что вровень что с моей, обесточенной походя, сутью –
Укорить укрощённое с горя ущербное пламя,
Что меня и тебя, несомненно, однажды осудит.

Я осмелюсь вменить одиночество выбранных буден,
Не приглядных для той, что, казалось, довольна задачей,
Что была без тебя и, уверься, осознанно будет
Проживать, как положено, век, не чинясь и не плача.

Ах, никто не умрёт – это в будущем, и неизвестно
Так ли точен прогноз нашей вечной и заданной тщеты,
Но одно истязает упорно по градам, по весям:
Как найти тебя раз и навечно – и, Боже мой, где ты?

Отчего, и прикованный к образу сладкой мороки,
У которой мои уникальные виды и имя,
Ты не хочешь назвать ни условий, ни судеб – ни сроки,
Что иных, кроме нас, никого непреклонно не имут?

Это – жесть, и её объясненье вне смысла и воли,
Это - смех с окончанием точно вменённого взрыда.
Ты, наверно, прекрасно, ужасно, надорванно болен,
Хоть разумен, учтив и изящно, заученно прыток.

Закури на ходу и, в ладонь погружаясь, как в схиму,
Исцелуй мои руки, поникшие в сирой печали.
Мы с тобою невротики стольких простительных химий,
Что понятно теперь, отчего так упорно молчали.

В этой жизни, уже расщеплённой на факты и позы,
Я дана, как излишек, чуравшийся вычурной сметы,
Не пристойный ни разу для приторной ереси «поздно!»
Применённый прицельно для горького шопота «где ты?»